После ареста мужа бабушка осталась одна с тремя детьми на руках. Правда, мальчишки были вполне взрослыми, 16-ти и 15-ти лет, только маме в 1937-м исполнилось всего восемь. Братья взяли на себя большую часть забот о сестренке, ибо бабушка работала весь день, а мальчишки ходила на базар за продуктами, иногда даже готовили еду, убирали дом, помогали сестренке делать уроки, да и в школе присматривали за ней. Братья росли смышлеными, хорошо учились в школе. Удивительно, но, несмотря на наличие отца – «врага народа», братьям удалось поступить в институты. Старший – Лев Михайлович, стал ветеринаром, он успел окончить вуз как раз в 1941-м. Младший – Николай – учился в политехническом.
Когда началась война, старший, Лев Михайлович, блестяще владевший немецким языком, попал в разведшколу. Пятно в биографии – отец – «враг народа» не позволило ему стать разведчиком Генерального штаба или попасть хотя бы в разведку фронта. Лейтенант Яновский стал служить в дивизионной разведроте.
Николай офицерского звания получить не успел. Старший сержант Николай Михайлович Яновский пал смертью храбрых в день своего рождения – 6 декабря 1941 г. в самом начале контрнаступления Красной Армии под Москвой, командуя артиллерийским расчетом.
Похоронку на Николая мама показала бабушке уже после Победы. Почтальон принес ее в конце декабря 1941 г., днем, когда бабушка была на работе. Двенадцатилетняя девчонка просто спрятала похоронку и все четыре года писала под диктовку матери письма погибшему брату. Лев Михайлович, старший из братьев, пропал без вести в ноябре 1942 г. под Сталинградом, уйдя в рейд за линию фронта и не вернувшись с задания. Подробности его исчезновения мама узнала лет двадцать спустя после войны, когда ее разыскал в Ташкенте однополчанин Левы, командир той самой разведроты, отправивший Льва Михайловича на последнее задание. Формулировка «пропал без вести» оставляла маленькую толику надежды. Бабушка до самой своей смерти считала, что старший сын жив, просто попал в плен к немцам, а после войны, зная, как в Союзе относятся к побывавшим в фашистском плену, отказался возвращаться на Родину. С его знанием немецкого языка и высшим образованием он вполне мог найти приличную работу в Германии или Австрии, жениться, да и польская по сути фамилия делала его не особенно чужим за границей.
Бедная бабуля! Сначала она всю себя отдавала чужому счастью. Сама была счастлива лишь короткие девять лет. Подняла троих детей, фактически всем троим дала высшее образование, причем все это в самые страшные в истории нашей страны ХХ века годы – тридцатые и сороковые. Потеряла двух сыновей, мужа – Михаила Петровича бабушка считала погибшим и никогда не стремилась поехать за ним, хотя Пржевальск от Ташкента был не так уж и далеко. У Анны Семеновны не было развода с мужем. Тот, демобилизовавшись из армии, получил чистый паспорт, без всяких штампов о заключении брака. Поэтому и вторая жена его считалась вполне законной.
Что мне еще запомнилось о бабушке? Ее золотые руки. Она так вкусно готовила! Особенно печеное на Пасху – как ни старалась советская пропаганда в своей атеистической деятельности, народ по-прежнему отмечал и Пасху, и Рождество. Бабушкины куличи, ватрушки, рулеты с орехами и кишмишом таяли во рту – настолько ароматным и воздушным было ее сдобное тесто. Сваты – родители отца – даже после развода сына каждый праздник приходили к нам и наслаждались бабушкиными творениями.
Бабуля великолепно варила варенье, благо ташкентский базар давал изобилие фруктов. Особенно ей удавалось вишневое. С детства я очень люблю вишню во всех ее видах – свежую, варенье, сушеную. До сих пор в короткий летний российский сезон я стараюсь есть вишню килограммами. Мастерски бабуля делала и вишневку – вино из вишни, не добавляя туда ни капли спирта. А ее соленья? Их вкус я до сих пор ощущаю во рту…
Конечно, помню и негатив. Истрепанные вряд ли удачной семейной жизнью, тремя революциями (и только первую она встретила ребенком), тремя войнами, голодом и холодом 1920—х – 1930-х годов, да и послевоенных 1940-х лет, ее нервы периодически давали сбой. Она могла подолгу ругаться с мамой, потом, видимо, чтобы успокоиться, наспех одевалась и в любую погоду, хлопнув дверью, уходила неизвестно куда, правда, к поздней ночи всегда возвращалась домой.
Скандалы – скандалами, но именно бабуле я фактически обязан своей жизнью – это она лежала со мной в больницах до моего 10-летнего возраста, она поила меня дома всяческими травами и лекарствами, она водила меня за руку в первый класс, пока я не возмутился и не сказал, что уже большой, и в опеке не нуждаюсь. Запомнились августовские походы с бабулей по книжным магазинам – отдельные магазины канцтоваров тогда были большой редкостью, поэтому портфель, тетрадки, карандаши, ручки, линейки и прочие школьно-письменные принадлежности мы с ней покупали в книжных магазинах.
Бабуля предпочитала приобретать канцтовары в Военной книге на улице Карла Маркса – там ее в первые годы после выхода на пенсию еще помнили сослуживцы. С какой придирчивой тщательностью бабуля рассматривала треугольники, транспортиры, коробки с карандашами, ластики, точилки, пенальчики, порой доводя молоденьких продавщиц до бешенства своими придирками. На грубость продавщиц бабуля невозмутимо отвечала: «Я на вашем месте так себя не вела», после чего шел длинный поучительный рассказ про то, какими вежливыми и внимательными к покупателям были продавцы в ее сталинское время, и как Хрущев распустил весь народ.
Бабушке я обязан своей страстью к авторучкам и хорошим канцтоварам. Не скажу, чтобы уж точно коллекционирую авторучки, – нет времени и сил на серьезную коллекцию, но я люблю интересные, разнообразной формы авторучки и до сих пор как мальчишка радуюсь такому подарку. В последние годы я собираю фирменные авторучки издательств, где печатаюсь, организаций, проводящих различные конференции и симпозиумы. Из остальных канцтоваров предпочитаю хорошие ежедневники. Мои студенты и школьники знают эту страсть и дарят авторучки и ежедневники по любому поводу – к Новому году, 23 февраля, Дню учителя, кто знает, ко дню моего рождения. Так что память о бабуле и ее профессии осталась во внуке…
Бабуля умерла в 67 лет от рака желудка. По моим тогдашним детским (мне было на момент ее смерти полных 11 лет) представлениями, умирала она долго и мучительно. Сейчас я бы сказал, что бабуля сгорела быстро, всего за полгода. Сухощавая по конституции своей, бабуля за зиму 1962—63 годов высохла настолько, что выражение «кожа да кости» как раз про нее. Рак желудка – одна из самых тяжелых форм этой болезни. У нас в Ташкенте была хорошая онкологическая школа – если вы помните, Александра Солженицына избавили от рака именно в Ташкентском онкологическом диспансере – студентом журфака, наслушавшись зарубежных радиоголосов и узнав эту подробность из биографии тогдашнего диссидента, я нашел этот «раковый корпус» на территории старой клиники Ташкентского медицинского института – онкологический диспансер к тому времени получил новый комплекс зданий на массиве Чиланзар. Но и наши онкологические светила, положив бабулю на обследование, вынесли жесткий вердикт: «Не операбельна».
Чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, онкологи выписывали бабушке морфий – помню знаменитые красные бланки (на самом деле они были розового цвета) с круглой гербовой печатью и тремя подписями – поликлинического онколога, заведующего отделением узких специалистов и главного врача. Мама сама не умела делать уколы, выручала соседка-врач, мамина подруга. Ночные уколы делала она, а днем приходила участковая медсестра из поликлиники. Получив очередную дозу, бабуля успокаивалась в наркотическом забытье, а мы с мамой имели возможность забыться тяжелым сном вымотанных от бабушкиной болезни людей. Хотя мама и получала больничный лист по уходу за умирающей матерью, но и его нельзя было давать непрерывно, в какие-то дни мама вынуждена была выходить на работу. Тогда дома оставался я. Поить и кормить протертой кашицей – другую пищу отмиравший бабулин желудок уже не воспринимал – бабулю с ложечки я научился быстро. У меня не было чувства брезгливости – взрослый участковый врач Фрида Наумовна Киржнер объяснила, что рак не заразен.
Но я, мальчишка, никак не мог представить, как это бабуля умрет? Куда денется ее душа? Бабуля верила в Бога, нечасто, но все же ходила в церковь, икона висела в углу ее комнаты, эта бабуля, кстати, в тайне от матери и отца окрестила меня в первые месяцы моей жизни, тогда и здоровье мое пошло на поправку. До болезни бабушка часто рассказывала мне про Бога, про то, как я выздоровел в младенчестве, когда она меня окрестила в церкви – православный собор Александра Невского стоял в Ташкенте на улице Кафанова в минутах десяти ходьбы от нашего дома, поэтому, выйдя якобы на очередную прогулку со мной, бабуля, как разведчица, убедившись, что за ней никто не следит, поспешила к батюшке, совершившему таинство крещения.
